Деревянко С.П. Первое опоздание на урок

Конец августа и сентябрь 1958 года, когда я пошел в первый класс, на Кубани выдались дождливыми. Мокли копны соломы на скошенных полях, понуро бродила по балке скотина, почернели от сырости камышовые крыши, и по листьям вишен, заглядываю­щих в окна хат, ляпотел денно и нощно дождь. Гулять меня на улицу в эту пору мать не выпускала, «шоб нэ тягнув в хату грязю-ку». В другое время я, конечно бы, удрал, но перед первым сентяб­ря нельзя было - мать шила мне штаны, рубашку-косоворотку ко дню, которого я ждал, как небывалый праздник. Штаны мать «со­чинила» из своей немецкой юбки (она её привезла из Германии после войны), а рубаху из сестриного платья. Мать не была ни швеёй, ни модисткой, и потому кроила и шила, постоянно приме­ряя и наживляя на мне, при этом от непривычного занятия часто укалывая. Я вопил, а мать посмеивалась, говоря:

- А як же ты хочишь, сынок. Зато будэ обнова.

Обнова действительно получилась праздничной, и я шлепал в ней по мазаному полу хаты (доливке), как гусь лапчатый, под смеш­ки уже выросшей сестры. Не было к моей обновке одного – обувачки. Но отцу его друг дядя Петя Сукно, возивший бедаркой на хутор почту из Каневской, обещал привезти маленькие кирзачи - сапожата по моей ноге. В ту послевоенную пору многие бывшие фронтовики, как и мой отец, предпочитали одну всепогодную во­енную обувь – кирзовые сапоги, и пределом наших пацанячьих мечтаний было ходить в таких же, как отцы, сапогах. Мне повезло: чёботки дядя Петя купил, и вечером перед первым сентября отец выложил их на стол из своей брезентовой плотницкой сумки прямо рядом с хлебом.

      - Ось, сынок, тоби настояща обувачка – чёботы! – сказал он.

У меня перехватило дух от радости. Чёботы отливали черным лаком и пахли дёгтем, которым тогда мазали кожу сапог.

- Слава Богу, тэпэр можна и в школу, а то хочь отправляй дытыну босу, - заметила довольная мать.

       Весь вечер я был на седьмом небе от счастья, «собирал и разбирал» черезплечную школьную сумку, сшитую из остатков той самой юбки, при этом имущества моего было всего какая-то детс­кая книжка и пара тетрадок.

Отец поужинал и сел парить ногу в отваре ивовой коры. В ноге у него с войны сидел осколок, и в такую «кислую» погоду нога всегда «крутила», отнималась, и боли были такие, что у отца аж закатывались глаза. Перед сном под шлепанье дождевых капель по вишне, я услышал слова матери:

        - Хоч бы ж, батько, у тэбэ нога завтра ны закрутыла, а то як же ты довыдэш хлопця до школы.
        - Та хоч бы ж, - ответил отец.

В. Бубнова. На середине пути.

Утром, поев молока с хлебом, мы отправились с отцом с хуто­ра Сухие Челбасы в совхоз «Кубанская Степь», где отец работал, а мне предстояло учиться. Через ручей, который потом запрудили, мимо кладбища и по лесопосадке. Километра четыре. Дождь не кончился, но притих, и я семенил в своих чёботках, накрытый полой отцовского брезентового плаща. Он вел меня по траве, чтоб я «не забрёхался». На середине пути отец остановился и скривил­ся от боли.

        - Нога, папка? – спросил я.

        - Вона, сынок, ны хоче йты.

Мы постояли несколько минут, перевели дух и двинулись даль­ше. Но шли недолго. Нога у отца отнялась и началось то, чего я еще не знал. Отец достал из сумки сыромятный матузок, привязал его к ноге и стал поднимать и переставлять ногу рукой. И боль при этом была такая, что он шептал какие-то страшные слова. Теперь мы не шли, а шкандыбали. Я тянул отца за руку и плакал:

        - Папка, родненький, давай быстрей, мы в школу опоздаем!

Отец тянул за матузок, нога с трудом вылезала из грязи, и на глазах пятидесятилетнего отца блестели слезы. Так мы доплелись к школе к концу первого урока. Я уже был по самую попу в грязи, но учительница, к которой меня подвела директор Евгения Эдуар­довна Терёхина, погладила меня по головенке и сказала:

         - Какой нарядный мальчик! Ну, скажи мне, как тебя зовут?

         От растерянности я проглотил язык и втянул голову в плечи. Отец стоял рядом с матузком на руке, и только после его просьбы я обрел дар речи:

         - Стыпанко ...

  - Вот и хорошо! У нас в классе нет мальчика с таким именем, - сказала учительница.

  - Во всей школе нет! – добавила директор. – И раз ты один с таким именем на всю школу, ты будешь хорошо учиться. Будешь?

         - Буду..., - выдавил я из себя второе слово.

  - Ну, вот и славно, вот и славно, - сказала учительница и повела меня в класс.

   В классе я окончательно потерял дар речи от взглядов, от по­казываний на меня пальцем, да так и просидел букой до конца уроков. Почти ничего не слышал, и только разглядывал тонкие белые паутинки на синем простом карандаше, который мне с тетрадкой подарила учительница. Такого красивого карандаша у меня больше в жизни не было!

         Имя своей первой учительницы я, к сожалению, забыл (о фотографиях тогда не мечтали), и забыл, наверное, потому, что наша семья переехала через время на другой хутор, и доучивался я в другой школе, но свое первое опоздание, матузок на ноге отца, его слезы, ласковую руку первой учительницы на моей голове и синий карандашик с паутинкой я помню и вряд ли когда забуду. Хотя бы потому, что каждый год в положенное время наступает первое сентября....